Заложники Солнца (СИ) - Страница 6

Взрослые, тоже, нашлись! Если уж даже Евгеньич — лучший из этих людей — не понимает…

— Да, звери! — рявкнул Герман. — Да, отморозки! А я — главный зверь и отморозок! И мы — звери, грубые и жестокие — научились жить там, где вы — умные и гуманные — без своего Бункера выжить не сможете!

Дура Леонидовна что-то крякала, Евгеньич бормотал — Герман не слушал. Его несло. Наболело.

— Человек у них погиб! — орал он. — Один человек! Всего — один! И то — дурак потому что… А сколько этих самых зверенышей у меня на руках умерло, вы знаете?! И скольких я спас от смерти, потому что вовремя дал пинка — знаете?! Да если б я им морали читал, вместо того, чтобы пинать, сейчас половины бы не досчитался! И если б на этого вашего Васю нашелся такой, как я — чтобы вовремя в лоб дать, чтобы он в укрытии сидел, а не перся по закату — живой бы остался. По мне — так пусть ходят битые, зато ходят! И они, между прочим, мою науку хорошо запомнили. Из них ни одному в голову бы не пришло на закате хоть нос из-за двери высунуть! Они тупо не понимают, как это можно не понимать, и так по-идиотски погибнуть. Пашка, пацан сопливый, до дома доскакал — на метр с маршрута не сбился! Ни царапины! А вы, два взрослых мужика, даже не поняли, что выходить еще рано! Моих зверенышей обвиняете… Которые вас кормят, между прочим! И, между прочим, прекрасно чувствуют, как вы тут к ним относитесь.

Герман остановился, переводя дыхание, и услышал голос Григория — бункерного врача. Тот, оказывается, давно стоял рядом.

— Герман! Прекрати истерику. — Белые пальцы доктора твердо вцепились в его бурое плечо. — Ты рехнулся, командир? Ты что несешь-то? Евгеньич и без того места себе не находит… Ты думаешь, он не понимает?

Герман посмотрел на старика. И даже вздрогнул — не ожидал, что тот так сгорбится и поникнет. Стало стыдно.

— Сергей Евгеньич, простите! Я же не про вас…

Дура Леонидовна все пыталась кудахтать дальше. Григорий заставил тетку подняться и увел.

— Пойдемте, — донеслось до Германа. — Любовь Леонидовна, не нужно…

Уходя, Григорий плотно закрыл дверь.

— Простите, Сергей Евгеньич, — потерянно повторил Герман. — Пожалуйста.

Сергей поморщился. Снял очки и потер воспаленные глаза.

— Ради бога, перестань. Ты совершенно прав. И мы, сидящие в этом бункере, перед природой гораздо большие дети, чем ты и твоя… команда.

— Зверенышей, — горько уточнил Герман.

— Бог мой, да не слушай ты Любу! У старой девы никогда не было детей. Твоих ребят она попросту боится — не знает, как себя с ними вести. Да и все мы, положа руку на сердце, не знаем.

Герман посмотрел с удивлением.

— Да-да, так и есть! Мы ведь помним тех детей, что были до катастрофы, понимаешь? Трогательных, беззащитных! Целиком зависимых от взрослых. И наши малыши — именно такие. А ребята, которые растут у тебя — полная противоположность… Ты сделал огромное дело, мальчик мой. Какими методами — предпочитаю не думать, у меня двое детей, ты знаешь… Было когда-то. И я за всю свою жизнь не поднял руки на ребенка! Но я считаю, твоим ребятам повезло, что с ними оказался ты, а не я. Ты научил их выживать и думать самостоятельно. Твои дети — ведь они действительно пытались нас остановить! Одна девочка — не помню, к сожалению, имени, курносенькая такая — все твердила: не надо, солнце злое сейчас, не ходите! А я, старый дурак, не слушал. Если бы поверил ей, Вася бы не погиб.

— Это Анжелка, — сказал Герман. — Самая старшая. Умница.

Сергей грустно улыбнулся.

— Анжела… Люк… Гарри… Кто ж им имена-то такие напридумывал?

— Мы с Катей. Дурные были… Тем, кто имя не помнил или выговорить не мог, выбирали, что покрасивше. Анжелка — Анджелина, вообще-то. У нас и Брюс есть, и Рон с Гермионой. И Рэдрик. — Командир адаптов помолчал. — А если уж совсем честно, то и я — никакой не Герман.

После восьми лет тесного общения подобное признание могло показаться странным. Но Сергей почти не удивился.

— И как же тебя зовут?

Псевдо-Герман хмуро усмехнулся.

— А это важно? У меня ник был такой — Герман. Я и брякнул сдуру, когда знакомились… А сейчас — привыкли все. Того пацана, кем я тогда был, давно уже нет. Тех, кто меня настоящим именем звал, тоже нет. И детей своих у меня не будет, отчеством награждать некого. Так что какая уж теперь разница?

— Перестань, — болезненно поморщился Сергей. — Об этом тяжело говорить.

— А думать — не тяжело, вы считаете?

Тот мальчик, которого встретил Сергей, впервые дойдя до монастырских палат, за эти годы действительно сильно изменился.

У Германа выцвели волосы, блекло посерели синие когда-то глаза. Кожа потемнела в глубокую коричневу — жена Сергея, погибшая в день катастрофы, говорила про такой загар «заснул в солярии». Плечи раздались в два раза против прежнего, хотя и в семнадцать лет хиляком Герман — или как уж его на самом деле звали — не выглядел. Был крепкий такой, спортивный подросток. А сейчас — взрослый мужчина.

Твердые заскорузлые ладони, шрамы и ожоги закаленного бойца. Цепкий внимательный взгляд…

Сергей почему-то вспомнил Гюзель.

Ее вцепившиеся в ворота пальцы. Растрепанную косу, отчаянный крик… Девушка была страшно обожжена, она умирала и понимала, что умирает. Накачанная болеутоляющим, пыталась успеть рассказать как можно больше.

Услышав, что небольшая горстка людей спасла и продолжает выхаживать почти сотню малышей, Сергей сначала не поверил. Списал ошибку на помутненное сознание Гюзели, и на то, что по-русски та изъяснялась не лучшим образом.

Они с Григорием, победив в нелегком споре с противниками похода, отправились к святому источнику. Несли с собой лекарства, фонари, запас семян — все, что, по их мнению, могло пригодиться выжившим.