— Моя дочь, Татьяна, — представил соседку ногинский глава. — А это другие наши бойцы — Егор, Алексей…
«Бойцов» Кирилл не запомнил. Ему все еще было неловко.
На счастье, Максим Дмитриевич отвлек разговором — принялся расспрашивать, как дела в Бункере, как там Сергей Евгеньевич, Вадим Александрович, Любовь Леонидовна… Он всех знал по именам и, кажется, о бункерных делах был неплохо осведомлен и без гостя.
— Вы у нас бывали? — вежливо поинтересовался Кирилл.
— Бывал, а как же. Давно, правда… Тебя и других ребят совсем малышами помню.
Кирилл заметил, что Рэдрик при этих словах бросил на Максима Дмитриевича любопытный взгляд, однако вопросов задавать не стал.
Прочие адапты бункерными событиями не интересовались, болтали о своем. Кирилл слышал не все, понимал еще меньше, но, отвечая Максиму Дмитриевичу, к разговорам по соседству тоже старался прислушиваться. Он не хотел и дальше быть дураком и посмешищем. Как бы ни претило, научиться говорить на одном языке с адаптами придется. А посему, нужно как можно быстрее накопить достаточный словарный запас — по счастью, язык у новых знакомых примитивный.
— …В Киржач заезжать будете?
— А смысл? Дневать все равно не пустят, у нас, вон, скверны полная телега… — кивок в сторону Лары, и тут же прилетевшая в ответ на странное заявление кость из ее тарелки.
— Спасибо, солнышко. Дай те бог здоровья. — Это Джек поймал кость на лету.
— … Да че там делать, в Киржаче? Взять с них нечего, кроме яблок.
— У них еще лимоны, — напомнила Татьяна. — Сейчас уже должны быть.
— Да, лимоны — витамин С, — подхватила Лара, — они всем нужны. Если хотя бы до Вязников дотащим, загнать нормально можно будет.
— Охота вам с Олеськой на дороге ждать? «Витамин С», — поддразнил Джек.
— Ничего, подождем. Не развалимся.
— Да че вам те лимоны, небось, монахов поглядеть охота, — продолжал дразнить Джек. — Чем они таким от нормальных мужиков отличаются… Не надейтесь, не покажут. Дальше ворот не пустят.
— Дурак, — фыркнула Лара. Но по-прежнему улыбалась, было видно, что не сердится. Она вообще много и с удовольствием улыбалась, отчего на щеках появлялись ласковые ямочки. — За десяток лимонов, если нормально довезем, в Вязниках свинью с поросенком сторговать можно.
— Свинья с поросенком — дело, — уважительно протянул кто-то.
— Да куда ее, свинью? — снова вмешался Джек. — С собой в телеге тащить? А на день в палатку складывать — к вам с Олеськой под бок?
— На обратном пути забрать. Генератора-то не будет уже, в Нижнем отдадим.
— …А этого, лохматого — далеко везете?
Кирилл рассказывал Максиму Дмитриевичу о том, что последний опыт — на хлопке — у Вадима с Еленой вышел удачным, и, если дальше так пойдет, скоро можно будет засевать поля, ничем их от солнца не укрывая. Но тут услышал, что разговор адаптов стих, все косятся на него — того самого «лохматого», и порадовался неяркому свету в помещении. Не очень должно быть видно, как покраснел.
— Вот что, ребята… Извини, Кирилл, перебью тебя.
Максим Дмитриевич встал.
— Вам уже, наверное, много напутственных слов сказали. Но я — от лица нашей, так сказать, общины, — все же добавлю. — Ногинский глава откашлялся. — Удачи вам, ребята. Рэдрик — молодец. Смелый, решительный — настоящий мужчина. Герман может тобой гордиться, сынок.
— У нас все такие, — отводя глаза, пробормотал Рэд.
— Не перебивай! И ты, Кирилл, умница. Я слушаю тебя — и вижу, сколь многое ты перенял от Сергея, Вадима, других людей. Они — истинные ученые. Одержимые наукой, знаниями, уверенные, что нет предела человеческим возможностям! Пока человек может мыслить и творить, он существует. То, что случилось, развело вас по разные стороны. Рэдрик не обладает твоей эрудицией, ты — его навыками. Мы, взрослые, очень перед вами виноваты. Довели планету до такого состояния, что мир перевернулся…
— Пап, ну ты опять? — досадливо вмешалась Татьяна. — Ты-то тут при чем — «мы виноваты»?.. Ты — не президент и не министр! Ты — обычный зубной врач, всю жизнь детишек лечил, вот в этой самой поликлинике! — Она постучала по стене за спиной. А Кирилл, покопавшись в памяти, припомнил, что такое «поликлиника». — Как ты мог на что-то влиять?
— Мог, Танечка, — вздохнул Максим Дмитриевич. — Все мы, взрослые, так или иначе, на что-то могли влиять. Могли, да не захотели. Не вмешивались, не протестовали, не пытались разобраться. Думали, что и без нас обойдется, а наша хата — с краю. Наше дело — детишек лечить… А расплачиваетесь вы.
Татьяна сердито молчала, но по лицу было видно, что отцовское самоуничижение не одобряет.
— И так уж выходит, что груз теперь — на ваших плечах, — продолжил Максим Дмитриевич. — Только вы сами и можете спасти свое будущее. Спасти человеческую расу, как таковую! Суметь продолжить себя в своих детях… У которых, когда подрастут, будет хватать времени и на учебу, и на физический труд. Нынешняя ситуация, в которой одни занимаются только наукой и не в состоянии перемещаться по поверхности, а другие — только войной и крестьянством, не притрагиваясь к книжкам — я считаю, в корне неправильная. Вы сейчас друг на друга смотрите так, будто с разных планет прилетели. — Мужчина перевел грустный взгляд с Кирилла на Рэда и обратно. — Вот что, мальчики. Вы, конечно, друг другу не нравитесь. Иначе и быть не может, слишком разные… Но просто запомните то, что я сейчас скажу. Сила вы — только вместе! И вот за это мы сейчас выпьем. — Максим Дмитриевич поднял стакан.
Речь — для Кирилла, по крайней мере — оборвалась неожиданно. В Бункере взрослые, ударившись в философию, могли рассуждать часами. И кстати, мысли в этом направлении Сергея Евгеньевича совпадали с теми, что путешественник услышал сейчас. А вот Вадим с Еленой считали по-другому.