«Понравится Анюте? — вертя в руках очередной гостинец, допытывался у Лары он. — А? Как думаешь?»
Джек над «женихом» вдохновенно насмехался, тот беззлобно отругивался.
— Этой песне лет, может, сто, а то и больше, — разъяснил про «Крейсер «Аврору»» Сашка. — Дядя Юра — шкипер, у которого Капитан по детству жил, — когда молодой был, этот самый крейсер видал. Не на ходу, конечно — остов один. Стоял, говорит, в каком-то большом городе — у берега, для красоты. Лазишь по нему, а вокруг музыка играет. Шибко дяде Юре понравилась. Он и пароход потом так назвал.
Экипаж, судя по всему, симпатии покойного шкипера разделял. «Крейсером «Авророй»» Музыкант начинал концерты, и им же заканчивал.
— Дремлет притихший северный город, — печально-сурово выводил парень. —
Низкое небо над головой…
Что тебе снится, крейсер Аврора,
В час, когда утро встает над Невой?
— Бункерный, — тихонько позвала однажды Олеся. — А что значит, «Аврора»?
— Римское имя богини Эос, — объяснил Кирилл. И тут же понял, что ничего этой фразой не объяснил. — В древней мифологии так звали богиню утренней зари. По-гречески — Эос, а по-латыни — Аврора. Древние считали, что златокудрая Аврора, поднимаясь над землей на смену ночи, разливает вокруг утренний свет.
— Круто, — решила Олеся. — Небось, боялись эту бабу древние.
— Почему?
— Ну а как? Встанет, да спалит всех на фиг! Потому и крейсер так назвали. Это ж боевой корабль, дядя Юра рассказывал.
Кирилл не стал поправлять Олесю.
Ушедший мир — таким, каким он был до того, как все случилось, — помнили в Бункере. А адапты жили сегодняшним днем. И о некоторых вещах рассуждали порой самым неожиданным образом.
Место, где пароход причалил и высадил пассажиров, Пермью называлось условно. Как и в прочих нефтедобывающих районах, в день, когда все случилось, здесь горел даже воздух. Здания, машины, деревья — все живое и мертвое выгорело на много километров вокруг.
Уцелел Екатеринбург, не пострадавший ни от пожаров, ни от наводнения. Под руководством бодрого мужчины по имени Александр Викторович поселок жил и процветал. Занимались в нем не только сельским хозяйством — сумели восстановить плавильные печи и заново проложить железнодорожную ветку, ведущую когда-то в Пермь. Сейчас, не доходя до оставшегося от города пепелища, пути сворачивали к речному причалу.
Ветку восстанавливали в восточном направлении — екатеринбургский глава мечтал, обогнув выжженную дотла Тюмень, соединиться с полотном, которое должно было остаться от знаменитого Транссиба, однако уцелело ли оно, доподлинно никто не знал. Дальше Талицы екатеринбуржцы не заходили — изначально Александр Викторович бросил все силы на то, чтобы проложить дорогу на запад, очевидно было, что в первую очередь прорываться нужно туда, а не в сторону уничтоженной пожаром Тюмени. Восточная дорога от неупотребления заросла лесом. Телегу и лошадей пришлось оставить в Нижнем.
В Перми пароход встречали. С помощью экипажа и отряда баржу разгрузили и заполнили товарами, привезенными на обмен, после чего с пароходной командой отряд распрощался. Только Тоха со шрамом — на «Авроре» парня называли «казанский» — сошел вместе с ними. Видимо, сумел-таки убедить Рэда в собственной полезности.
По железке ходил паровоз, тянувший два вагона — товарный и пассажирский. Кирилл паровоз с интересом обследовал, однако больше всего грела мысль о том, что уж здесь-то, в вагонной тесноте, неутомимая Олеся поутихнет. Как бы не так!
Отжиматься, приседать и стоять «под утюгом» пришлось в полупустом товарном вагоне. Естественно, перебираться туда из пассажирского нужно было на полном ходу, да еще прикладывать массу усилий к тому, чтобы при выполнении упражнений сохранять равновесие — состав ощутимо качало.
Посему путешествие прошло незаметно. После тренировок Кирилл падал едва ли не замертво и под стук колес мгновенно засыпал.
В Екатеринбурге отряд разместили на ночлег по-королевски, в просторной спальне с новенькими ставнями. А потом отвели в баню — где было замечательно светло, работал душ, а на полочке лежало чудесно пахнущее мыло. Еще раздеваясь в предбаннике, Кирилл заметил зеркало — большое, в полный рост. Специально плескался дольше других и вышел, когда в раздевалке никого не осталось. Наскоро вытершись, подошел к зеркалу.
В последний раз смотрел на себя еще в Бункере, то есть почти два месяца назад. И тогда дверца стенного шкафа в их с Олегом комнате отражала болезненно-бледного, узкоплечего, большеглазого подростка с аккуратно причесанными темными кудрями. Подросток неизменно был одет в застегнутую на все пуговицы рубашку, шерстяную безрукавку поверх и опрятные брюки.
Сейчас из зеркала на Кирилла смотрел малознакомый, почти голый, если не считать полотенца, парень.
Кожа у парня была по-прежнему светлой, без адаптской коричневости, однако бледной уже не выглядела. Потому что все тело покрывали ссадины и разнокалиберные синяки самых неожиданных цветов — от желтого до фиолетового.
Кирилл с удивлением разглядывал синяки и думал, что понятия не имеет, откуда взялось большинство из них. А ведь когда-то, в Бункере, каждая царапина становилась событием. Повернувшись боком, заметил на плече заживший шрам от сюрекена Диких. А еще… да-да, ему не показалось! — когда оттопырил локоть, чтобы получше разглядеть шрам, под кожей явственно обозначился бицепс.